Сыто по уши
***************
Огромная квартира в "сталинке". Высокие потолки, лепнина, массивная лакированная мебель. И те самые, да, те самые фарфоровые слоны на полке. Старинное фортепиано, ноты. И много, очень много книг. Пожилая дочь и её мать с пароксизмом мерцательной аритмии. Настолько по-доброму стереотипные советские евреи-интеллигенты, что меня не покидает ощущение, будто я вернулся лет на сорок в прошлое. Мать - бывшая преподаватель консерватории, дочь тоже кто-то по музыкальной части. Много говорят и заинтересованно слушают, кивая.
Набираю лекарство, затягиваю жгут, ищу вену.
- Молодой человек, а как вас зовут?
- Вячеслав.
- Вы учитесь?
- Нет, уже закончил.
- Училище?
- Именно.
- Я вам полностью доверяю.
- Благодарю.
Странно, но теплота и уютная атмосфера в квартире заставляют меня говорить не отчеканенными, холодными и колючими словами.
Начинаю медленно и аккуратно вводить препарат. Про училище мне понравилось. Не люблю слово "колледж". Во-первых произносится оно с ударением на последний слог, во-вторых в Великобритании, например, это высшая школа. ВУЗ, если хотите.
Говорю стандартные фразы.
- Сейчас будет горячо, необходимо потерпеть. Как только станет нестерпимо жарко, скажите и я остановлюсь. Жар спадёт и мы продолжим.
- Хорошо.
- Магнезия ушла, Марина Фёдоровна.
- Ага. Теперь кордарон. Половину, потихоньку, потом контроль давления.
Меняю шприцы, не вынимая иглу из вены.
- Молодой человек, м... Вячеслав, если не ошибаюсь?
- Да?
- Вы музыкой не пробовали заниматься?
- Немного. Играю на ударных.
- А вам бы стоило заняться вокалом. Петь. У вас очень красивый баритон.
- Правда?
- Да. Я вам говорю как заслуженный преподаватель музыки...
Люблю евреев. Особенно Довлатова. Приятные люди.
**************
Мне тогда лет двенадцать было. Помню так называемый "муравейник", двор посреди кучки двухэтажных домиков. Я сижу на скамейке и плачу. Уже час. Потому что уже час меня бьют. Дышат на меня водочным перегаром и запахом горелых подсолнуховых семечек. Смеются. Их двое. Одному лет двадцать, другой чуть старше меня. Я ничего не могу поделать. Мне больно и страшно. Два раза я пытался вырваться и убежать, но меня ловили, валяли в пыли, пинали, оттаскивали на эту злосчастную скамейку и продолжали бить, таскать за не в меру длинные волосы и угрожать.
- Хочешь я тебя порежу прям тут, э?
Удар в висок. Я в оцепенении. Размазываю по лицу слёзы и кровь.
- Чё блядь разнылся, нифер ебаный?!
Удар, ещё удар. Как я дошёл домой не помню.
Глубокая ночь. Подъезжаем к остановке.
- Вот он сидит, красавец! Мальчики, перчатки у вас есть? Надо?
- Жень, есть.
С вторым фельдшером выпрыгиваем из газели и приближаемся к раскачивающемуся на скамейке парню. Наливается гематома под глазом, ссадины.
- Эй, тебя как зовут? Эээй! Лёха, нашатырь захватил?
- Да.
Затащили в салон, уложили на носилки. Нашатырь под нос, нашатырём же по вискам. Очнулся. Внимательно посмотрел на старшую бригады.
- Чё надо?
- Лично мне ничего. Кто бил, когда? Имя, Фамилия, отчество, дата, месяц год рождения.
- Чё?
Женя повторяет.
- Иди нахуй.
- Что?
- Иди нааахуй!
Больной резко приподнимается и замахивается кулаком на девушку. Зря. Очень зря. Сзади и справа сидят фельдшер и санитар, о присутствии которых он не знал. Или забыл. Расширили диагноз. Немного, но хватило для того чтобы всю оставшуюся дорогу он лежал в проходе между носилками и скамейкой, боясь пошевелиться.
Раньше меня трясло при виде пьяного, гогочущего быдла. От страха. Теперь - от отвращения и ненависти. Иногда задумываюсь - а не потому ли мне так нравится работать с таким контингентом, что сейчас это они трясутся, пускают слюни и сопли, умоляют, размазывают кровь по лицу, рыдают и дрожат от одного взмаха моей руки, в которой зажат шприц?
Огромная квартира в "сталинке". Высокие потолки, лепнина, массивная лакированная мебель. И те самые, да, те самые фарфоровые слоны на полке. Старинное фортепиано, ноты. И много, очень много книг. Пожилая дочь и её мать с пароксизмом мерцательной аритмии. Настолько по-доброму стереотипные советские евреи-интеллигенты, что меня не покидает ощущение, будто я вернулся лет на сорок в прошлое. Мать - бывшая преподаватель консерватории, дочь тоже кто-то по музыкальной части. Много говорят и заинтересованно слушают, кивая.
Набираю лекарство, затягиваю жгут, ищу вену.
- Молодой человек, а как вас зовут?
- Вячеслав.
- Вы учитесь?
- Нет, уже закончил.
- Училище?
- Именно.
- Я вам полностью доверяю.
- Благодарю.
Странно, но теплота и уютная атмосфера в квартире заставляют меня говорить не отчеканенными, холодными и колючими словами.
Начинаю медленно и аккуратно вводить препарат. Про училище мне понравилось. Не люблю слово "колледж". Во-первых произносится оно с ударением на последний слог, во-вторых в Великобритании, например, это высшая школа. ВУЗ, если хотите.
Говорю стандартные фразы.
- Сейчас будет горячо, необходимо потерпеть. Как только станет нестерпимо жарко, скажите и я остановлюсь. Жар спадёт и мы продолжим.
- Хорошо.
- Магнезия ушла, Марина Фёдоровна.
- Ага. Теперь кордарон. Половину, потихоньку, потом контроль давления.
Меняю шприцы, не вынимая иглу из вены.
- Молодой человек, м... Вячеслав, если не ошибаюсь?
- Да?
- Вы музыкой не пробовали заниматься?
- Немного. Играю на ударных.
- А вам бы стоило заняться вокалом. Петь. У вас очень красивый баритон.
- Правда?
- Да. Я вам говорю как заслуженный преподаватель музыки...
Люблю евреев. Особенно Довлатова. Приятные люди.
**************
Мне тогда лет двенадцать было. Помню так называемый "муравейник", двор посреди кучки двухэтажных домиков. Я сижу на скамейке и плачу. Уже час. Потому что уже час меня бьют. Дышат на меня водочным перегаром и запахом горелых подсолнуховых семечек. Смеются. Их двое. Одному лет двадцать, другой чуть старше меня. Я ничего не могу поделать. Мне больно и страшно. Два раза я пытался вырваться и убежать, но меня ловили, валяли в пыли, пинали, оттаскивали на эту злосчастную скамейку и продолжали бить, таскать за не в меру длинные волосы и угрожать.
- Хочешь я тебя порежу прям тут, э?
Удар в висок. Я в оцепенении. Размазываю по лицу слёзы и кровь.
- Чё блядь разнылся, нифер ебаный?!
Удар, ещё удар. Как я дошёл домой не помню.
Глубокая ночь. Подъезжаем к остановке.
- Вот он сидит, красавец! Мальчики, перчатки у вас есть? Надо?
- Жень, есть.
С вторым фельдшером выпрыгиваем из газели и приближаемся к раскачивающемуся на скамейке парню. Наливается гематома под глазом, ссадины.
- Эй, тебя как зовут? Эээй! Лёха, нашатырь захватил?
- Да.
Затащили в салон, уложили на носилки. Нашатырь под нос, нашатырём же по вискам. Очнулся. Внимательно посмотрел на старшую бригады.
- Чё надо?
- Лично мне ничего. Кто бил, когда? Имя, Фамилия, отчество, дата, месяц год рождения.
- Чё?
Женя повторяет.
- Иди нахуй.
- Что?
- Иди нааахуй!
Больной резко приподнимается и замахивается кулаком на девушку. Зря. Очень зря. Сзади и справа сидят фельдшер и санитар, о присутствии которых он не знал. Или забыл. Расширили диагноз. Немного, но хватило для того чтобы всю оставшуюся дорогу он лежал в проходе между носилками и скамейкой, боясь пошевелиться.
Раньше меня трясло при виде пьяного, гогочущего быдла. От страха. Теперь - от отвращения и ненависти. Иногда задумываюсь - а не потому ли мне так нравится работать с таким контингентом, что сейчас это они трясутся, пускают слюни и сопли, умоляют, размазывают кровь по лицу, рыдают и дрожат от одного взмаха моей руки, в которой зажат шприц?